-'Чёрт бы тебя побрал, какого беса я должен тащить тебя?! Ответишь ты мне или нет, наконец-то?! Какого чёрта ты ещё живой?! Ты уже три раза должен был быть мёртвым, понимаешь?!' Хриплый, замученный голос Петера режет слух, переходя с крика на плачущее завывание. -'Ну пойми, не смогу я тебя вытащить! И сам я не дойду, если тебя тащить буду, понимаешь ты или нет?! Понимаешь ты меня, кукла безголосая?!' -'Петер, братишка, иди' - пытаюсь шептать ему через слипшиеся губы - 'иди, со мной ты не дойдёшь. Мы псы: волки: кругом джунгли. А в джунглях есть только один закон. Закон джунглей. Закон волка. Иди, Петер, иди. Я останусь тут' - пытаюсь взглядом сказать ему это через слипшиеся, открытые на воспалённую щёлочку горячки веки. Грязное, побагровевшее от усталости и загара лицо, нависшее надо мной, отваливается в сторону, открыв моему взгляду ставшие уже привычными буйные кроны деревьев, со свисающими с них лианами. Эта картина и другая: болтающаяся в глазах земля, с мелькающими Петера ногами. Эти картинки чередуются в моих слегка приоткрытых глазах, в зависимости от того, тащит ли Петер меня на плече, или лежит на земле рядом со мной, хрипло переводя дыхание на привалах, число которых всё учащалось и учащалось. Вот и сейчас: привал: я лежу на спине, воткнув взгляд из-под слипшихся век в буйное цветение тропиков. Петер валяется рядом, бормоча что-то по-немецки. Бедный у них язык, через слово 'шайзе' и всё. То ли дело по-русски, помню давно уже, ещё, по-моему, в прошлой эре, командир перед строем как загнёт что нибудь, так под конец фразы все уж забывают чем она начиналась. А тут: 'шайзе': Слышу, как, исчерпав, видимо, немецкий словарный запас, Петер переходит на 'ненормативную лексику' народной русской речи. Оно и понятно, какой ты к бесу немец, родился и вырос-то там, под Саратовом. Это уж потом, когда границы открыли: вспомнили сразу о своих 'исторических Родинах'. Да что судить, сам такой. Только если Родина у нас с тобой была одна, то 'исторические Родины' оказались разными. А оказались мы оба в конце концов всё равно здесь, на родине мартышек и попугаев.
Слышится негромкое 'поцвиркивание'. Кузнечики: Как приятно: когда спишь на сеновале, ароматная пыль сена щекочет ноздри и кузнечики, оглушительно громко цвиркающие в ночной тишине: Звук становится громче, сильней. Петер бросается ко мне и, схватив за остатки изодранной, окровавленной камуфляжки, тащит в сторону, в спасительную гущу джунглей. В редких разрывах 'зелёнки' над нами величаво проплывает пара 'крокодилов'. Наши: хотя: какие они сейчас нам 'наши': Так ведь наши же: Какие-нибудь тульские или орловские мужики, подписавшие контракт на работу с этими потомками рода шимпанзе: Тогда, в первый раз, когда мы их увидели, Петер, швырнув меня на землю, бросился на небольшую полянку, махал им руками, танцевал от радости и кричал -'Мужики, мы здесь, вытащите нас отсюда!'. А потом перебегал зигзагами, падал, перекатывался, прятался в тень листвы от такой, секунду назад казавшейся родной, зависшей, хладнокровно расстреливающей его 'ми-двадцатьчетвёрки'. Наши: для нас сейчас 'наши' - это 'Юшка', старый, истерзанный временем 'UH-1', который должен был прийти за нами. И не пришёл. Нас было шестеро. Сейчас нас полтора. Один - в усмерть уставший, но живой, и я: половинка: которую он тащит на себе уже четвёртый день, пытаясь наплевать на неумолимый закон волка. Плохо тебя все-таки учили, Петер: плохо: Ты волк, Петер, ты пёс, дикий пёс джунглей. А пёс должен быть милосердным: он должен проявить милосердие к раненному, избавив его от мучений. А самому, освободившись от бесполезной ноши, пытаться дальше выгрызть себе у судьбы кусок жизни. Иначе нельзя, Петер, это закон, а закон преступить нельзя:
'Цвирканье' потихоньку удаляется, затихает, уступая место многоголосью джунглей. Под этими пышными кронами живёт и звучит масса зверья. Как и те, которые нас сейчас купили. Они тоже часть этих джунглей, случайная ошибка Господа Бога, решившего как- то раз превратить обезьяну в человека. И эти потомки преобразившегося со временем шимпанзе решили строить жизнь в своей стае нашими руками. Жизнь животных. Вожак одной стаи хочет убрать вожака другой стаи. Но не сам, чтобы его не загрызла своя же стая. И тут приходим мы, цепные псы, псы из другой стаи, но живущие по законам псов. Удобно, правда:. И ещё удобней не прислать обещанный вертолёт, все проблемы решаются сразу. Не придётся платить псам за их клыки, да и все следы этой грязной истории утонут, растворятся в этих джунглях. И из шести псов остаются полтора: Резкий рывок, взваливаюсь на плечо. Что, Петер, пора? Ну что ж, давай Петер, ещё немного. Я-то потерплю, вися на твоём плече вниз головой. Только: зря ты так: не выйти нам двоим:.
Опять падение. Больно бьюсь всем телом об какую-то корягу, торчащую из земли. Петер валится навзничь, хрипло дыша. Шепчет что-то: Да, я слышу тебя, Петер. Не надо извиняться. Я всё прекрасно понимаю. Ты должен идти один. Я знаю, я сам тебя молил об этом, просил тебя беззвучными, горящими, спёкшимися губами. К чему извинения. Я рад, что ты, наконец, понял этот закон. Только: куда же ты: а я? А как же милосердие? Неужели ты думаешь, что человечней будет оставить меня здесь вот так вот: живым: Что значит 'не поднимается рука'? Питер! Оставить меня здесь так: это не по-нашему: это не по закону волка: Полураскрытые глаза застилает пелена забытья, и я проваливаюсь в мягкую перину бреда.
Я ползу. Третий день, как нет Питера. Вчера я дополз до какого-то ручейка. Я не подозревал, что смогу ползти. Я не знаю, каким умирающим чувством я услышал его журчание. Но я пополз. Сначала еле шевеля застывшими, обессиленными мышцами, потом всё сильней, яростней, злей: Потом я пил. Пил, уронив голову в многоцветный хрусталь водяных струек. А потом:
А потом я понял, что ещё не списан. Закон волка работает. Пока Петер тащил меня на плече, теряя так нужные ему самому силы, я мог беззвучно бултыхаться, вверив свою участь судьбе. А теперь, когда моя жизнь зависела только от меня самого, я снова стал волком. Злым, голодным, обессиленным волком, клыками выгрызающим себе право на жизнь. Возле ручейка, полузасыпанного листьями и еле виднеющегося в густой, одурительно пахнущей траве, рядом с деревом, с которого падали какие-то красного цвета плоды, родился волк. Новый волк. Дикий пёс, который не знает другого слова, кроме одного - 'выжить'. К чёрту всё. Любовь, дружбу, доброту и ласку. Оставляю в душе только злость. Злость, желание выжить и ненависть к себе, к своей слабости, немощи, как к препятствию на этом пути. А значит: вперёд.
Я иду: я уже иду: сначала я полз, хватая обломками ногтей мох и пожухлую траву. Я ел упавшие с деревьев плоды, не зная, можно ли их есть, иногда плюясь от горечи, иногда жадно проглатывая сладкую, вкусную, сочную мякоть, давясь косточками. Я жадно жевал выцарапанные из трухлявых пней личинки каких-то жучков. Мне надо было жить. Я должен был жить. Потом я поймал зазевавшегося зверька. Какого-то маленького зверька, сильно напоминающего небольшую крысу. Я впился в его тело зубами, жадно высасывая тёплую, солоноватую кровь, не обращая внимания на дикий писк и царапающие меня по лицу когтистые лапки. И вот теперь я иду. Медленно иду, опираясь на подобранную крепкую палку, хватаясь руками за деревья и лианы. Я не знаю куда идти, на всякий случай иду на юг, ориентируясь по лишайникам и кронам деревьев. Я не знаю - сколько я уже терзаю судьбу в безуспешной борьбе за выживание. Я не знаю, что ждёт меня на юге, но я иду. Я волк. Я должен идти.
Скоро вечер. Ковыляю к густой стене зелени, желая найти в ней укрытие, покой на эту ночь. И вдруг: замираю, услышав голоса. Падаю на карачки, ползу, растворяясь в густотравье. Медленно раздвигаю ветви. Вместо ожидаемой соломенной деревни 'шимпанзе' вдруг вижу на полянке палаточный лагерь геологов. Обычных, нормальных, белокожих геологов. Неужели: дошёл: плачу, сидя в тени джунглей. Ну, волчара, теперь вперёд! Последний рывок. Последний. И всё:
Вскакиваю на ноги, начинаю ковылять к узенькому просвету в зелёной массе, к выходу на полянку. И спотыкаюсь обо что-то:
:Здравствуй, Питер! Видишь, я оказался сильней. Я дошёл. А тебе не хватило сил. Ты остался здесь, в двухстах метрах от людей. Тебе не хватило сил. Чуть-чуть не хватило, Питер! Может быть, именно тех сил, которые ты потратил на меня, когда тащил меня на плечах, забыв про закон. Про закон волка. Прости, Питер, но он неумолим. Ты нарушил закон:

Суонг